С тех пор, как со сменой эпохи изрядно поблек пафос историй про пионеров-героев, Гулю Королеву, стахановское движение и доблестных контрразведчиков, как безоговорочный приоритет общественного над личным стал представляться нам крайне сомнительной доктриной, как основные войны начали разворачиваться не между армиями, а между телеканалами и корпорациями за право безраздельного владения человеческой волей — мы, кажется, окончательно утратили шкалу, каковой измерялся бы подвиг.

Раньше с этим было просто: направить собственный горящий самолет в самую гущу войск неприятеля, добыть за ночь двести тридцать тонн угля при норме в семь, вытащить пятьдесят человек с поля боя, не сдать своих под пыткой, раскрыть коварный заговор. И по другую сторону пропаганды — остаться человеком после десяти лет лагерей, не смалодушничать, пока тебя вербует Комитет, перебирая по очереди все болевые точки, и вообще — не бояться. Теперь как? Заработал миллиард и купил себе небольшой уютный федеральный округ? Десять лет на телевидении, и все еще не кокаиновый наркоман? Родил четвертого ребенка? Непонятно. Герои России — преимущественно спортсмены, чиновники и ветераны чеченских кампаний. Теперь, когда внешний сюжет окончательно перестал описывать нас, когда система прогнила так, что любые жесты как во имя нее, так и в знак протеста против нее — душный пиар и демагогия, когда никто не оценит попытки выдать десять рекламных слоганов за полчаса, потому что нужен все равно только один, — теперь все войны, стихийные бедствия, битвы тщеславий переехали из материального мира, где имели четкие законы и количественные эквиваленты, внутрь человеческой головы.

И мы стали говорить о подвиге исключительно в пародийных коннотациях: совершить триумф воли и на пределе сил все-таки подняться с кровати. Сосредоточиться, сцепить зубы — и закрыть пасьянс «Косынка». Это не значит, что в нашей жизни подвигу не осталось места. Он просто утратил универсальность. Нет той измерительной системы, в которой он был бы безусловным для всех.

Духовный путь — как я себе это представляю — череда абсолютно невероятных выборов и решений. Человеческая природа желает погуще есть и послаще спать, и чтобы все было тихо, спокойно и одинаково. Душа хочет расти, преодолевать, открывать, учиться и осваивать противоположности. Этим многое объясняется: то, в каких непостижимых нашему уму людей мы имеем свойство влюбляться, то, какие дерзкие вызовы принимаем, на какие решаемся авантюры. Мы зачастую сами не в силах объяснить, что нами двигает. Мы не мазохисты, нет, не идиоты, не жертвы пресыщенности. Так просто надо, и все. Мама, мне надо уехать без обратного билета и начать все сначала. Я люблю эту диктатуру духа: в одно прекрасное утро тебе слишком приторно от того, какую безмятежную жизнь ты себе выстроил, и приходит пора все обрушить. Дружочек, говорит тебе кто-то изнутри, ты ведь здесь не для того, чтобы ничего не менялось. И тогда начинаются поиски, приключения, творческие муки и озарения.

Природа подвига — того же рода; нет ни одной рациональной причины так поступить, но иначе ты не можешь. Инстинкт самосохранения, логика и «подумай о своих детях» орут в тебе всеми сиренами разом, но ты выносишь людей из огня, прикрываешь своих собственным телом и отказываешься лгать на допросе. То есть подвиг — это когда локальную победу в тебе одерживает Бог, а не животное. Когда общее одерживает победу над частным. Когда эго отступает.

Вообще, каждый раз, когда выбираешь что-то чуть менее очевидное, чем руководствоваться первой реакцией, ты уже немножко пионер-герой. Каждое оскорбление в твой адрес, после которого ты ловишь себя на том, что искренне сочувствуешь оскорбляющему, или какой-то слишком легкий способ заработать деньги, которым тебе вдруг не хочется воспользоваться, — шаг, во-первых, к тому, чтобы прослыть чудаком, а во-вторых, на том самом духовном пути, как бы громко это ни звучало. Это не героев не стало, и подвиг не исчез, это просто официальная пропаганда никак не может понять, как ей работать с изменившийся шкалой ценностей, кого похвалить. Она этого не знает и не узнает, по крайней мере, пока не изменится. Но мы-то — мы в курсе.